(вернуться к разделу ？Воспоминания？)
Мария Львовна Ковшова, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник сектора теоретического языкознания.
Текст основан на интервью в рамках юбилейного цикла к 70-летию Института языкознания.
В Институте языкознания Академии наук я работаю уже очень давно, с сентября 1979 года. И я его вижу в каком-то своем внутреннем ？интерьере？. У каждого из нас свой ？интерьер？ Института языкознания — и, может быть, если бы я брала интервью у наших сотрудников, я бы каждого снимала в той комнате, в которой он в Институте языкознания живет и существует. Это очень важно. Для меня Институт языкознания — это ？большая родина？, но у каждого из нас есть и ？малая родина？. И моя малая родина — это сектор теоретического языкознания, когда-то — сектор общего языкознания, потом — лаборатория теоретического языкознания, и, наконец, сектор теоретического языкознания, который входит в Отдел теоретического и прикладного языкознания.
Я буду говорить о моем институте — у каждого он свой. Мой Институт языкознания начался очень давно, потому что моя мама Анна Александровна Ковшова, в девичестве Коклянова, работала в Институте языкознания в секторе тюркских языков очень много лет, еще в старом здании. Сейчас она на пенсии, ей уже 94 года, и она гораздо больше знает об Институте языкознания, чем я. И мой Институт языкознания — это еще детский Институт языкознания, это тоже важно. Это ёлки, которые устраивались для нас, детей сотрудников Института, в старом здании на Волхонке. Это особое детское впечатление — запах. Запах старой бумаги, книг, фолиантов, кожаных кресел. И скрип — скрип лестницы на второй этаж, в дирекцию, она была узкая, и по ней было довольно трудно спускаться. Она была обита такой красной ковровой дорожкой. И по ней спускались величественные дамы и не менее величественные учёные мужи, которым не хватало только вот таких академических шапочек — а может быть, они и были, в моем представлении всё это именно так. По дороге меня мама кому-то представляла и говорила: ？Вот моя дочка？, а я была с большим белым бантом. Вот это — первое впечатление от Института языкознания.
1974-75 гг. Детская ёлка в институте. Во втором ряду вторая слева Маша Ковшова, четвертая слева А. В. Суперанская.
Потом мы приходили туда с братом, когда в Институт языкознания в советское время приглашали популярных среди интеллигенции людей — когда пел Окуджава, когда выступал Ролан Быков. И эти рассказы — рассказы очень свободные, очень яркие — это тоже Институт языкознания.
А потом случился мой Институт языкознания уже в моей профессиональной, ну и конечно обычной человеческой жизни. Так получилось, что я начала работать здесь в качестве лаборанта на ксерокопировальной машине. Недобрав два балла при поступлении на филфак в МГУ, я по маминому настоянию должна была чем-то заниматься и ходить на подготовительные курсы. И вот для того, чтобы меня как-то ограничить в моих порывах, она меня привела сюда, и я работала на ксероксе, еще в старом здании. Там я со многими познакомилась, потому что все приносили мне ксерокопировать — и не только книги по языкознанию, но еще очень разные книги, которые, может быть, ксерокопировать было и нельзя. Это тоже дух Института языкознания — очень интересный, свободный, внутренне напряженный.
Начиная с этого времени, я видела очень разных директоров: это Виктория Николаевна Ярцева, это Георгий Владимирович Степанов, это Вадим Михайлович Солнцев [wiki], это Виктор Алексеевич Виноградов, это Владимир Михайлович Алпатов, это Андрей Александрович Кибрик. Все они — очень удивительные, достойные лица. Вообще Институт языкознания — это, конечно, лица, это учёные. Поэтому, рассказывая о своем Институте языкознания, невольно начинаешь рассказывать о людях. Вот Борис Александрович Серебренников — собственно, он меня и взял в сектор общего языкознания. Хотя сначала я немножко поработала лаборантом. Учась в университете на филфаке, я одновременно работала в группе ？Проблемы философии языка？ и занималась тем, что создавала сборник ？Классики марксизма-ленинизма о языке？ — и создала-таки. Этот сборник где-то хранится, потому что настало другое время, и как-то этот сборник в это время не вписался — хотя жаль, потому что он был сделан интересно. Потом группа прекратила свое существование, потому что умер руководитель, Владимир Зиновьевич Панфилов, и сотрудников группы распределили по разным секторам. Вернее, предложили разным секторам, так сказать, усыновить-удочерить наш небольшой коллектив. И Борис Александрович взял меня к себе. Я ему безумно благодарна, потому что, войдя в сектор в качестве лаборанта, а потом став учёным секретарем сектора, я получила удивительную школу. Это были ？мои университеты？, как у Максима Горького. Как учёный секретарь, я вообще знаю очень много, но я всё держу в секрете и ничего из того, что не нужно рассказывать, рассказывать не буду.
Воспоминания складываются в целую жизнь, потому что вся жизнь связана с институтом. Борис Александрович Серебренников… Вероника Николаевна Телия, мой руководитель, мой друг, мой Учитель с большой буквы. Нина Давидовна Арутюнова… Юрий Сергеевич Степанов… Татьяна Вячеславовна Булыгина-Шмелёва [wiki]… Елена Самойловна Кубрякова… Анна Анфилофьевна Уфимцева… Маша Полинская, которая работала в институте и через какое-то время покинула наш сектор — но это тоже наш сектор. Валентина Ильинична Постовалова — потрясающий человек. И конечно, тот сектор, который у нас есть сейчас — это Валерий Закиевич Демьянков, Татьяна Евгеньевна Янко, это вся молодёжь, которая у нас активно работает и которая вошла в этот сектор во многом благодаря Юрию Сергеевичу Степанову, постоянно думавшему о будущем.
Тут очень важен капитан корабля. У нас всегда был интересный капитан корабля, от которого зависело не только развитие нашего сектора, но и, во многом, направление в науке — ведь это теоретический сектор, сектор теоретического языкознания, который всегда отвечал на те вопросы, те запросы, которые ставила научная жизнь. ？Роль человеческого фактора в языке？ — этой книгой ？выстрелил？ Борис Александрович Серебренников1. Я прекрасно помню — может быть, это моё первое такое сильное воспоминание, — как он собрал сектор и стал обсуждать возможную проблематику этого труда. Эта проблематика всех сразу всколыхнула, все на глазах создавали идеи. Он говорил: ？Кто напишет об этом?？ — и сразу поднимались, как у школьников, руки, и все говорили: ？Я!？. Он спрашивал: ？Что вы напишете?？ — и надо было быстро, мгновенно сказать. Это были личности, которые, еще только думая о том, что они напишут, сразу говорили такие интересные вещи, что Борис Александрович, человек, мыслящий исключительно в научном плане и жизнь видящий во многом сквозь призму лингвистики, — сразу видел развитие этого текста. И этот текст состоялся, и во многом перевернул, изменил развитие теории языкознания, расширил понятие лингвистического. Этот труд поставил вопрос о том, как соотносятся такие две планеты, как Человек и Язык. И как их не разделить, а соединить — вот что сделал Борис Александрович.
Следующая линия была у Юрия Сергеевича Степанова. Это тоже происходило на моих глазах. Я безумно рада, что была учёным секретарем и видела, как это создавалось. Мы уже переехали в другую комнату, из 44-й в 34-ю. Пришел Юрий Сергеевич и сказал: ？Девочки, — обращаясь ко всем замечательным, именитым, маститым, умным, талантливым, гениальным женщинам, — девочки, я придумал новую тему. Давайте подумаем, как ее делать: “Язык и по ту сторону языка”？. И это, конечно, опять была связь с человеческим фактором. И все захотели быть ？по ту сторону？ — потому что понимали, что говорить только о языке, в старой парадигме, уже не получается. Но Юрий Сергеевич этого не позволил. Он сказал, что есть какие-то темы, которые можно и нужно решать теми методами, которые были разработаны и созданы в лингвистике, но обязательно с привлечением того, что происходит в новое время. И все это обсуждали — так живо, так захватывающе, у всех так горели глаза! Вот это сектор теоретического языкознания.
1995 г. Сектор теоретического языкознания. В. В. Федоткин, М. Л. Ковшова, С. Кузнецов, Т. Е. Янко, В. И. Постовалова, Т. В. Булыгина, Ю. С. Степанов, ?.
Потом какое-то время исполняющим обязанности заведующего у нас был Константин Геннадьевич Красухин. Потом он ушел возглавлять свой отдел, и на смену пришел Валерий Закиевич Демьянков. Это отдельная тема, но это уже сегодня. Это не история — это современность, это наша жизнь.
А моя собственная научная жизнь начиналась так. Закончив филологический факультет, я была готова ко всему. И пройдя школу сектора теоретического языкознания, я хотела заниматься всем, просто всем. Честно говоря, за меня немножко все боролись — может быть, не потому, что все во мне видели будущего маститого учёного, а потому что была общая любовь друг к другу и хорошая дружба. И все были готовы к тому, чтобы со мной всё обсуждать. Но я очень благодарна Веронике Николаевне Телия, которая меня взяла за руку и привела в то поле, в котором я сейчас работаю и которое в большей степени по моей душе. Очень важно, чтобы то, чем ты занимаешься, отвечало и твоему базовому образованию, и твоему взгляду на тот объект, который ты для себя в этом огромном поле лингвистики обозначил. Как говорит Валентина Ильинична Постовалова, поле это огромное, и места на этом поле каждому хватит. И вот под руководством Вероники Николаевны я стала вспахивать кусочек этой пашни, занявшись фразеологией, и под ее руководством написала кандидатскую диссертацию, а потом докторскую. И мы делали словари, мы думали о том, что значит фразеология в системе языка, в системе культуры, что такое фразеологический знак.
То, что мы делали с Вероникой Николаевной, началось еще с ？соросовского？ проекта. Потом некоторые из наших работ получали подкрепления грантами, некоторые мы делали вне этого, не подавая на грант — может быть, потому, что хотели поспешить: жизнь всё время предлагала свои скорости, и мы им хотели отвечать. Главное для меня в этом направлении — это наш фразеологический словарь, большой фразеологический словарь лингвокультурологического характера2. Это абсолютно новый словарь, в котором было представлено не только значение фразеологизма, не только были описаны все сложности его употребления — но и, самое главное, он впервые содержал культурологический комментарий. То есть, это проект, который впервые показал: перед нами особый объект. Знак языка, но одновременно этот знак является входом в сознание человека, входом в культуру, входом, может быть, в личность, которая этот знак употребляет. Лингвокультурология предлагает рассматривать языковой знак как целостный феномен, в котором есть человек. Человек говорящий, человек, погруженный в культуру, связанный с культурой. Человек, который через знак выражает всё то, что накоплено в культуре. Этот знак сам окультурен, он сам маркирован культурой. И ты выбираешь этот знак, будучи включенным в культуру, и произносишь его тоже в окультуренной, культурно маркированной коммуникативной ситуации. Вот то, чем Вероника Николаевна меня ？зажгла？. И пожалуй, это пламя продолжает гореть, и мы с этим пламенем, с этим огнем из сердца Данко идем дальше — и этот огонь всё вокруг освещает. Фразеология — удивительная область, попав в которую, никогда из нее не хочешь выйти.
От нас ушли великие, это правда. Но у каждого из них остались — или пришли люди, которых они, может быть, не знали — продолжающие эту линию. У каждого была своя линия, и эта линия не осталась незанятой, это очень важно. Вот линия Юрия Сергеевича Степанова — он один делал то, что сейчас приходится во многом восполнять, в той или иной мере, в какой они способны, не одному человеку. Потому что то, что делал один Степанов — для этого нужен целый институт. Это, конечно, и Володя Фещенко, и Наталья Михайловна Азарова — хотя у каждого свое. Каждый скажет: ？Нет, я это вижу как-то по-своему？. Но тем не менее, это та молодежь, которая до сих пор идет вслед за Юрием Сергеевичем Степановым — он впереди на белом коне, а они идут вслед за ним. Вероника Николаевна Телия — она, как Жанна д’Арк, шла вперед, а мы выстраивались за ней. И сейчас остались и идут дальше — это я, это Павел Сергеевич Дронов, мой докторант, это Ирина Владимировна Зыкова — у нее свой участок в этой замечательной области, во многом сопряженный с семиотическими проблемами. И это, конечно, булыгинское направление, которое во многом представляет Татьяна Евгеньевна Янко. Хотя Татьяна Евгеньевна отвечает и тому, что делал Юрий Сергеевич Степанов и Нина Давидовна Арутюнова. И конечно, продолжает развивать свою очень тонкую линию в науке Валентина Ильинична Постовалова, наш методолог, наше сердце, наш ум, — в том, чтобы сопрячь прошлое и настоящее и будущее лингвистики. И это, конечно, Валерий Закиевич Демьянков, Ольга Камалудиновна Ирисханова и наша молодежь, занимающаяся тем, что начала Елена Самойловна Кубрякова — это когнитивистика. Это всё в секторе было, но это всё и есть. Поэтому я не вижу сектор в прошлом — есть ощущение живого, очень активного, пульсирующего, как ртуть, — это, мне кажется, самое главное. Это очень живой сектор — и он всегда был живой, очень веселый, радостный, с юмором (даже Борис Александрович умел радоваться, рассказывать анекдоты), юмористическая линия никогда его не покидала. Это очень живые, динамичные, очень откликающиеся на то, что происходит вокруг, глубоко порядочные, интеллигентные люди. Это — наш сектор, которым я горжусь и который для меня — ？малая родина？ в Институте языкознания.
2005 г. Сотрудники и аспиранты Сектора теоретического языкознания: Н. Д. Арутюнова, В. Ф. Новодранова, В. З. Демьянков, Полина Репина, Е. С. Кубрякова, В. Н. Телия, М. Л. Ковшова, В. И. Постовалова, К. А. Переверзев, К. Г. Красухин, Т. Е. Янко; на переднем плане Ирина Мосолова и В. В. Фещенко.
Когда я только пришла в институт, я, конечно, была девчонкой, и поэтому всё воспринимала по-другому. Но институт был, в общем, таким же. Он был таким же талантливым — это главное. Там были, конечно, свои метки эпохи — были партийные собрания, мы были все комсомольцами. Я была заместителем секретаря комсомольской организации и участвовала в собирании взносов — то ли две копейки, то ли четыре копейки, а может быть, и больше, я уже сейчас не помню. Я занималась книгами. Ведь тогда было очень трудно достать хорошие книги. У нас был киоск в Институте философии, я была в ？книжной группе？, и мы ходили туда. Наши сотрудники делали заказы по каким-то определенным каталогам. Нам выдавали очень малое количество, а к ним — большую нагрузку другой, может быть, лишней литературы. Но мы с таким удовольствием приходили в институт с рюкзаками, приносили эти заказы, предлагали книги. Книги — это была всё равно какая-то попытка вырваться за пределы того, что было ограничено.
Были очень интересные учёные советы — интересные тем, что всегда выходили люди, которые ？взрывали？ любой учёный совет. Всегда было новое. Был, конечно, бубнёж, как всегда бывает, особенно если этот бубнёж чем-то спровоцирован. Необходимо было в начале любой книжки ссылаться на классиков марксизма-ленинизма, и это делалось. Но все равно это всё было неважно. Было главное и неглавное. А главным всё равно, при всех директорах института, на всех заседаниях, было научное открытие. Это ценилось. Никогда не было превращения института в какую-то единицу, выполняющую указания сверху. Институт всегда был полон пульсирующих импульсов.
Жизнь института была и внутренней, и внешней. Вот эта внешняя жизнь — она, действительно, в то время была. Эти красные повязки с проверкой, когда люди пришли на работу. Но всегда были хорошие отговорки, мы знали несколько отговорок — такие кодовые слова, которые трогали сердце нашего заместителя директора Юрия Сергеевича Елисеева, очень строгого человека. Всегда можно было сказать, что я вызывала слесаря или лечила зубы — и это действовало беспроигрышно. Может быть, это и сейчас бы подействовало, если бы у нас были проверки.
Но дело даже не в проверках. Дело в том, что всегда было некоторое ？знамя？ института. Было важно заниматься лингвистикой, всё остальное неинтересно. Так учил Серебренников, который всё сводил на лингвистическую почву. Так учила Нина Давидовна. Когда кто-то рассказывал что-то бытовое, ей это было неинтересно. Всегда интересно, как это в лингвистике. Если речь шла о каком-то, например, злом проявлении, она говорила: ？Интересно, как “злость” по-испански? Так, а как “злость” в немецком? Вот Вы знаете такой-то язык — как будет “злость”?？ И тут сама злость уходила, это было неинтересно — интересно всегда было всё то, что связано с языком. Это было, и это сейчас осталось. Другое дело, что были какие-то стилевые приметы разных эпох — в поведении, в каких-то приоритетах в выборе тем. Хотя, если смотреть сквозь призму нашего сектора, он не был слишком сильно зависим от эпохи — от эпохи внешней, от эпохи политической, от эпохи административной. Он всегда был предан науке. Это очень важно, и это осталось.
Конечно, время наложило свой отпечаток на какие-то вещи — даже не время, а, пожалуй, цивилизация. Мы стали быстрее, мы стали поспевать за тем, что нам предлагают возможности. Для меня Институт языкознания в прошлом — это библиографические карточки, и на этих коричневых карточках записываются примеры, примеры, примеры. У Нины Давидовны осталась большая коробка карточек, да и у всех у нас были карточки. У меня была картотека по фразеологии, где мы записывали, где что-то слышали. Вот он, ？национальный корпус？ любого языка, который создавался вручную. А почему это было важно? У Бориса Александровича, когда возникало какое-то теоретическое обсуждение, была замечательная фраза: ？Как покажет материал？. То ли он это сказал, то ли Валентина Ильинична, может быть, Вероника Николаевна, может быть, Нина Давидовна, может, Юрий Сергеевич — они все это говорили. Именно потому, что это очень важно. Потому что любые теории в нашем секторе всегда проверялись, несмотря на то, что сектор —？теоретического？ языкознания. И, кроме цепочки аргументов, надо было показать этот материал — языковой, культурный, когнитивный материал, как человек мыслит, как говорит, как он себя ведет, в каком дискурсе это осуществляется, — тот материал, который будет репрезентативным. И краткость, конечно: сказать так, чтобы было быстро и понятно. Вот приходит Серебренников, происходит заседание, выступает одна из аспиранток, и он задает вопрос: ？Что Вы читали? Какая книга у Вас на столе?？. Конечно, любой растеряется: во-первых, потому, что книг может быть много на столе, а во-вторых, в этот момент ты просто забываешь, как на экзамене. Но когда она сказала — явно это была не главная книга, это был не трёхтомник ？Общего языкознания？, это была не монография Серебренникова — но она сказала, и всё понятно, чем она занимается и в каком направлении она мыслит. ？А что такое коннотация? — спрашивает он у другой аспирантки, мы обсуждаем ее тему. — Как Вы понимаете коннотацию?？ — и она говорит: ？Я думаю так-то？. Всегда были это размышления, эта возможность диалога.
Конечно, мне удивительным образом повезло, потому что я могла спрашивать у тех, кто, по-моему, знал всё. Ты подходишь и спрашиваешь: ？Что такое лексическое значение?？ — ты спрашиваешь у одного, и другого, и третьего, и они объясняют — и ты начинаешь задавать вопросы, ты развиваешься. Более того, они сами на глазах что-то меняют. Я говорю: ？Но Вы же писали немножко иначе в такой-то книге？ — ？Я подумала, что вот тут нужно так？. Нина Давидовна Арутюнова — когда вы берете ее книги, её статьи в сборниках, вы видите на полях её собственной статьи её помарки. Помарки с восклицательным знаком, с вопросами и даже с уточнениями самой себе. И ведь не только она так делала. У Вероники Николаевны так исписаны книги, она пишет: ？Не так？, или она пишет: ？Добавить то-то？. Куда добавить? Это уже вышло. Но это тот дискурс, который не кончается, это бесконечно. А Юрий Сергеевич? Это вообще государство в государстве, и говорить о Степанове — это говорить о государстве, где он был сам король государства и сам себе подчинённый. Это особая эпоха. Вы знаете, когда в секторе висят портреты — а ведь во всех секторах висят портреты сотрудников (стоят, висят — как получится) — мы входим и вот они. Стыдно при таком ？ультралингвистическом？ взгляде на всё Бориса Александровича Серебренникова говорить глупости. А, видя Юрия Сергеевича Степанова, ты понимаешь, что должно присутствовать творчество, и ты немножко должен соответствовать.
А Вероника Николаевна вообще никуда не уходит. И когда она стоит — такая волевая, красивая, яркая, решительная — ты понимаешь, что если ты взялся, то доделай. И я помню, когда я не так давно должна была делать доклад и очень волновалась, так получилось, что я должна была уезжать и не могла бы выступить на секции. Мне сказали: ？Но Вы можете выступить на пленарном？. Я подумала: ？Как? Я готовила секционный доклад？. ？Вы сейчас можете выступить, — сказали мне. — Вы можете, если Вы уезжате, вот сейчас выступить на пленарном？. И я села и сказала: ？Я подумаю？, и даже ушла в коридор и думаю: ？Что же делать?？ И у меня с собой вообще-то нет текста — но есть флэшка, конечно. Сейчас, на пленарном… И вдруг голос Вероники Николаевны сверху. В своей экспрессивной манере она говорит мне: ？Ну если Вы не готовы, зачем Вы сюда пришли? Зачем Вы пришли сюда? Выступайте？. Всё, и ты берешь себя за шкирку и идешь — потому что, собственно, какой смысл тогда в этом участвовать? Вот это Вероника, это она. Мы все её называли Вероникой, и все знали — и она знала, что мы её называем Вероникой, а не Вероникой Николаевной. Но она нам это прощала, потому что она была Ника — а это ведь ？победа？, да? Вероника — это было даже не имя, это был бренд, как сейчас бы сказали. Это был знак, знаковое слово. Не имя, а знаковое слово — Вероника.
Или Нина Давидовна Арутюнова, которая тоже всё время тебя учила — учила собой, учила своими работами. ？Язык и мир человека？3 у меня лежит на столе, потому что её открываешь — и в ней всегда находишь всё для себя. Ты читаешь по какому-то разу и ты для себя вдруг открываешь новый мир. Потому что она писала сжато, очень лаконично, как скульптор ваяет свою скульптуру, и отсекала всё ненужное. Она умела отсекать лишнее, она учила писать кратко, писать по существу, очень точно, очень фактично. И исправляла всё до бесконечности, редактировала.
Если вспоминать какие-то метки эпохи, я бы еще добавила, что сектор всегда был несколько ？футуралистическим？ — это направление в будущее, взгляд в будущее. Эти книги все немножко опережали своё время. Казалось бы, какая эпоха: советский период до 1980-х годов. Я пришла в 79-м, потом уже начало 80-х — и Юрий Сергеевич Степанов создает ？В трехмерном пространстве языка？4. Это как? Где это трехмерное пространство? И все удивляются и всегда идут следом. И это правильно, сектор должен быть таким, и надо держать эту марку. Мы не можем поступать иначе, потому что перед нами, как говорит Татьяна Евгеньевна Янко, такие образцы. Это — образцы. Трудно этому соответствовать, нам всем трудно, мы все это ощущаем. И когда меня спрашивают люди, много лет не видевшие Москву, Институт языкознания, или даже сами москвичи иногда, а уж питерцы тем более любят спросить: ？Так кто же у вас там в секторе теперь остался?？ (потому что помнят легендарный сектор) — я говорю: ？Все остались？. Все остались, и мы остались, и мы — это все. И мы продолжаем то, что делали до нас. Вот, пожалуй, это главное.
Я бы хотела пожелать, чтобы в институте было много молодежи. Она и так у нас есть, это так здорово — видеть молодые лица, вдохновлённые тем, что они делают. Нужно, чтобы всегда это было и всегда следили за этим, чтобы постоянно приходили люди с новым сознанием, люди с новым пониманием, может быть, с более обостренным чувством языка, которое быстро меняется, и надо это улавливать — и немножко побуждать людей старшего поколения к конкуренции, почему бы и нет? Вот этого — всегда молодого духа в прямом и переносном смысле.
И я бы хотела, чтобы в нашем институте, который сейчас во многом стал привлекать очень красивые традиции прошлого, с концертами, с исполнением песен, стихов на разных языках — я бы хотела пожелать вернуть капустники. Институт всегда этим отличался и славился. Да, капустники тогда были языковой игрой против диктата времени. Но у времени всегда есть проявления диктата, и здесь можно было бы что-то сделать. Более того, в капустниках всегда находили выражение все наши творческие порывы, не могущие найти его в научном труде, а все люди безумно талантливы. И я думаю, что эта ？капустная？ институтская линия должна быть возрождена, я бы хотела этого. Я готова в этом участвовать, потому что я это помню. И помню, что это, пожалуй, для всех нас было одним из самых переживаемых моментов в своей личной жизни в институте. Капустники — это творчество, это сотворчество, а главное, это объединение людей по духу. Мы все в какой-то степени литераторы, поэты, певцы, мы все занимаемся словом. И мы все очень артистичны, все. Наш институт — это своего рода большой корабль. Но это и удивительный театр, театр научных идей — со своими драмами, со своими комедиями, со своими ？маленькими трагедиями？, может быть. Но эта сцена — она еще и очень красивая. Эта артистичность, эта театральность не против науки, но создает некоторую отдушину тому, что мы не можем высказать в рациональном, в научном дискурсе. Но мы можем показать это параллельно. Вспомните Виктора Алексеевича Виноградова, который выходил на сцену: у него впереди висела с надписью ？Кирилл？, он поворачивался — а на спине у него был ？Мефодий？. И всё, этого достаточно. Это понятно — как в сегодняшних ？пирожках？ в интернете мы можем найти ？кириллмефодий？, который пишется в одно слово, которые не различаются5. Так воспринимался этот концепт, как сказал бы Юрий Сергеевич. И вот эти концепты разыгрывались. Поэтому, конечно, нужно их даже не возродить — просто сделать. Сделать капустники, назвать их ？капустниками？, можно и сделать пироги с капустой, мы это сделаем легко — почему нет? У нас для этого есть абсолютно всё.
Поэтому я смотрю в будущее института с радостью, с оптимизмом — и просто с уверенностью, что всё будет хорошо. И, конечно, чтобы институт получал хорошую материальную оснастку, потому что любому кораблю нужна хорошая оснастка. А с нашим сегодняшним капитаном корабля, я думаю, нам будет не страшно в этом интересном научном море.
1. См. монографию: Серебренников Б. А. Роль человеческого фактора в языке. Язык и мышление. М.: Наука, 1988; и сборник статей: Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира / Отв. ред. Б. А. Серебренников. М.: Наука, 1988. 2. Большой фразеологический словарь русского языка: значение, употребление, культурологический комментарий / Отв. ред. В. Н. Телия. М.: АСТ-ПРЕСС, 2006. 3. Арутюнова Н. Д. Язык и мир человека. М.: Языки русской культуры, 1998. 4. Степанов Ю.С. В трехмерном пространстве языка: Семиотические проблемы лингвистики, философии, искусства. М.: Наука, 1985. 5. Ср.: ？кирилл мефодий на трибуне / в нарядном держат букву а / над головой и обещают / к весне закончить букву бэ？, ？ the axy (https://poetory.ru/4156)
Федеральное государственное бюджетное учреждение науки Институт языкознания РАН
125009, Москва, Большой Кисловский пер. 1 стр. 1 (карта)
Тел.: (495) 690-35-85
Тел./Факс: (495) 690-05-28
E-mail: iling@iling-ran.ru
Facebook | Twitter | YouTube | RSS
Послать сообщение через форму обратной связи
？ 2011–2020 ФГБУН Институт языкознания РАН
Перейти на старую версию сайта