Стихи

       Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2022

       Об авторе | Андрей Евгеньевич Красильников родился 11 января 1973 года в Ленинграде. Окончил физико-математическую школу №30, и некоторое время учился на математико-механическом факультете Санкт-Петербургского государственного университета. Служил связистом в береговых частях Балтийского флота, работал дворником в Петропавловской крепости, ассистентом художника на ？Ленфильме？, декоратором, сантехником, пиротехником и так далее. Единственная печатная публикация стихов Красильникова состоялась в журнале ？Звезда？ (№ 2, 2014). Дебют в ？Знамени？. Автор живет в Санкт-Петербурге.

       * * *

       Новые впечатления — новые начинания!

       Изысканнее модерна, брутальнее, чем ампир,

       Новый сладостный стиль молчания —

       Новый прекрасный мир.

       Без имени в личном вензеле,

       Без лишнего звона бронзы и лишнего лязга лир,

       Без лишнего — в новой версии

       Новый прекрасный мир.

       Покинутый за чертою — с нажимом наискосок.

       И этому миру целому

       Пора подвести итог.

       Гори, догорай листок.

       Чёрным огнём по белому

       Пламени между строк.

       * * *

       Последние времена, предпоследние времена —

       Наготове держи панталон стремена!

       Полируй штиблеты, латай пальто,

       Соблюдай порядок, чтоб, если что,

       То, пока считают до десяти,

       Всё успеть отринуть и отрясти,

       И покинуть, и прах попрать —

       Подпоясаться и собрать

       Немудрёные скарб и снедь,

       И так далее здесь коснеть.

       * * *

       Всё живое движется в свой черёд.

       Гром небесный молнией Землю жалит.

       Паровоз чугунный спешит вперёд,

       Человек разумный соображает.

       Переводит дух — продолжает бег.

       В небесах мерещится грозный профиль.

       Человеку сказано: ？Человек!

       Двести грамм коньяку и кофе？.

       В кабаке вокзальном, где слышен смех,

       Виден воздух и пахнет смрадом,

       Господин хороший глядит на всех

       Нехорошим взглядом.

       Прав, наверно, что так судил.

       Пропадают в чадном тумане лица.

       Господину сказано: ？Командир!

       Помоги, чем можешь, опохмелиться？.

       Праздник

       Моим народом Родина богата —

       уже трещит под ними материк,

       им нипочём — железные ребята,

       что с них возьмёшь? Не жизнь, а скетинг-ринг,

       для них вокруг — и пышные культуры

       и отдыха для них цветут сады.

       И я бы увязался с ними сдуру,

       что взять с меня, неумного… Но ты,

       лирический герой мой, милый люмпен,

       насмешник, неудачник, нелюдим!

       Как ты забыл — мы этого не любим.

       Пойдём в кафе, покурим, посидим.

       Какая глупость — свежие газеты,

       неяркий свет и плюшевый уют,

       приличный вид — зачем тебе всё это?

       Приличный внешний вид — напрасный труд.

       Как ты посмел, исчадие тетрадки?

       Подумать мог, что в этом что-то есть —

       вот в этом существующем порядке

       рассчитывать на что-нибудь и лезть

       в их очередь с равнением в затылок

       за порциями счастья и любви?

       Задумчивый певец пустых бутылок,

       зачем тебе улыбка визави?

       Как ты забыл, чему тебя учили?

       Семья и школа, армия и флот,

       и звёздный ход, и Розанов Василий,

       и кровь, и почва, и наоборот —

       не чересчур отточенные ямбы;

       наличие у нас свободы воли;

       в чужом окне огонь настольной лампы;

       костёр в ночи над Оредежем, что ли —

       я вспоминаю эти вещи реже,

       чем должен бы, в тревоге безответной,

       пока тебя ещё шатает ветром,

       пока тебя ещё земля не держит.

       * * *

       Не забыть бы с получки купить зубочисток,

       Благовоний китайских и специй.

       Майоран, базилик и тимьян.

       Не забыть бы запить,

       И долги не забыть не отдать.

       Съездить в Павловск,

       Тенистый и лиственный Павловск,

       Покормить моих белок и уток.

       Давно не кормил.

       * * *

       Сквозь косую линейку едва различим

       в шатком свете свечи, как вода в решете или сите,

       хилый почерк письма наугад без особых причин,

       полумёртвый язык и его никудышный носитель.

       На отшибе у памяти кем-то заброшенный дом.

       Темнота за окном, и почти что уже две недели,

       неизвестной Отчизны моря и поля крыты льдом,

       в деревянном лесу не слыхать заковыристой трели.

       Раздаётся молчание вширь по твоим адресам.

       Не припомнят таких ни Москва, и ни Псков, и ни Киев.

       Расплываются буквы, и числа не те, и ты сам

       две недели, как Флеб-финикиец,

       из придонного слоя чужого трюмо

       доведённый до нашего общего сведенья в вольном

       переводе добра на дерьмо…

       Как положено книгам, дорогам и войнам,

       так кончается мир за любой из указанных стен,

       так как плавится воск, и горит, догорает фитиль,

       так что этого света свечи, пограничного с тем,

       остаётся в обрез про запас и в утиль

       в ночь со старого стиля на новый стиль.

       * * *

       Извини, ничем не могу помочь.

       Ступай, прохожий, отсюда прочь.

       Пропадай скорее в полях бурьяна.

       Темнеет рано.

       Тёмный лес колышется вдалеке,

       Одуванчик сгинул в борщевике,

       Полегла полынь пополам со снытью,

       Показалась ЛЭП путеводной нитью.

       Провода гудят от столба к столбу,

       Как будто кто-то трубит в трубу.

       Вдоль всего пути, от столба к столбу там

       Провода протяжно поют, как будто

       Зацветут ещё, жизнью жизнь поправ,

       Широки поля безымянных трав.

       Безымянных рек берега пологи,

       Колесо телеги скрипит в дороге,

       На небе растёт луна.

       Как будто поёт струна,

       Струна дрожит мировая,

       Вдаль бежит колея кривая.

       * * *

       Исчезает звезда в неизвестности,

       И пространство пустыни черно —

       За пределом изящной словесности,

       Вероятно, и нет ничего.

       В пустоте заблудившийся атом

       Загадал небеса расколоть,

       Но не смог — и учёный анатом

       Тычет пальцем в разъятую плоть.

       Нет нужды сочинять эпитафию.

       Молотком по гвоздям наизусть,

       Острым краем лопаты по гравию,

       Гаснут искорки в глине — и пусть.

       Разве только лопух, символ веры,

       Смотрит с этого света на тот —

       Ничего сверх отпущенной меры.

       Пусть хоть папоротник цветёт.

       * * *

       За сорок лет мы к этому пришли.

       Пора сложить пожитки у подножья

       Родных осин — здесь будет край земли,

       Где будет огород во славу Божью.

       Пускай тут распускается репей,

       И лебеда с крапивою напротив,

       Для пущей красоты — а для людей

       Пора построить пугало в лохмотьях.

       Возьму в сарае шляпу и пиджак.

       Пока кружат возлюбленные братья

       Со всех сторон — пойду и стану так,

       И так и буду противостоять им.

       Пускай в моей тени пасется ёж,

       И дремлет мышь — а за моей межою,

       Пусть, если хочет, колосится рожь,

       Или гуляет пугало чужое.

       Когда поспеет к осени трава,

       К зиме осин созреет поколенье,

       И в сумрачном лесу взойдут дрова

       Для топора, и в печь пойдут поленья —

       Над огородом будет Млечный Путь.

       Под лезвием его, острей стального,

       И рожь, и ёж, и пугало — ничуть

       Не хуже и не лучше остального.

       По осени посмотрим в небеса.

       Там, в будущем, за светлой полосою,

       Что видим мы — созвездие Жнеца,

       Или фигуру Пугала с Косою?

       Здесь сложная идея рубежа

       Любых обетованных шести соток

       Доступна пониманию ежа,

       А там темно — для тех, кому за сорок.

       Там ни одна межа не устоит,

       Где станет ночь — на долгий промежуток

       Один могильный холод предстоит

       Всему на этом свете, кроме шуток.

       Всему на свете страшно — рожь дрожит,

       Мышь ёжится, а тот, кому под сорок,

       Скрипит пером — в углу топор лежит.

       Со всех сторон зима наступит скоро.

       21.07.12

       * * *

       Осенний вечер в ресторане ？Русь？.

       Официант несёт в графине граммы

       Кагора мне. Я выпью и попрусь

       Глазеть на белокаменные храмы

       Монастыря, и над монастырём

       Стоять — вдвоём с паломником, который,

       Как оккупант, талдычит на своём —

       Незваным гостем хуже, чем Баторий,

       Бессмысленней, чем Ленин площадной,

       Так и стоять — как скульптором задуман.

       Внизу идёт сквозь дождик проливной

       Лирический герой Мао Цзедуна.

       Печоры

       08.09.98

       * * *

       В иероглифах календаря —

       Ничего кроме правды неумной

       Чёрных чисел, истраченных зря.

       Молодого вина, девы юной —

       Ничего нет в конце января.

       Трое суток в квартире подлунной

       Замеряют жилплощадь шаги —

       Трое суток в моей Поднебесной

       Чёрный день нарезает круги

       Циферблата по комнате тесной.

       Что там сказано в книгах КУГИ —

       Маловажно и безынтересно.

       Аравийский песок на зубах.

       На часах ни минуты простоя.

       Что там, кто там в моих зеркалах —

       Разбираться стараться не стоит.

       В пересчёте на совесть за страх,

       Всё сполна сочтено за пустое.

       Что ж касается правды и лжи,

       Всё равно, с их различием слабым,

       Получается, что ни скажи,

       Посвящается водке и бабам.

       Расцветают в углах миражи

       Расписные, на зависть арабам.

       * * *

       Постучи, Председатель, по рюмке вилкой,

       И я так скажу, лишь бы гул затих:

       ？Есть время собирать пустые бутылки,

       И есть время разбрасывать их？.

       Моего времени с меня хватит.

       Пока я стою на пути прогресса

       В точке роста, точнее сказать, в квадрате

       Роста сущностей в интересах

       Торговых точек — мне вряд ли впаришь

       В будущем промтоварном их промтовар голимый.

       Спит спокойно дорогой товарищ

       На скамейке в парке, и фифа проходит мимо,

       И весенний воздух не надоест

       На задворках строек, в тени новаций…

       Или в плену иллюзий — в каждом из этих мест

       Человеку свойственно ошиваться.

       Натюрморт перед рассветом

       А. П.

       Пока ещё ни мира, ни войны.

       Покойно спи ничком на одеяле.

       Сквозь полумрак едва-едва видны

       На всём следы вчерашних недеяний.

       Пока художник на детали скуп,

       Не вдруг найдёшь на ощупь сигареты,

       Ещё клинок китайской стали туп

       На скатерти из областной газеты —

       Дом, в деревянном смысле слова, сруб

       Ещё скрывает всё это, и это

       Пока что ни о чём не говорит,

       И говорить ещё об этом рано,

       Но скоро, скоро солнце озарит

       Далёкий край гранёного стакана,

       И жёлтую опасность ста рублей,

       И яблоко в цвет знамени Пророка,

       И бутерброд из бывших… Всё сильней

       Тлетворное влияние Востока.

       * * *

       Пока идёт зима, в краю родном

       на сотни вёрст кругом картина та же

       довлеет нам, нам всё дано в одном,

       в одном таком безвыходном пейзаже.

       Всё для людей в заснеженной стране.

       Всё прежнее там выглядит иначе,

       на этом бездорожном полотне

       за линией электропередачи —

       пустые чёрно-белые поля

       и остальная живопись для бедных.

       Поля, снега, и небо, и земля —

       для бедных.

       Рассказ